«Ты следишь за событиями во внешнем мире, – не упускай же из виду и твоего внутреннего мира, твоей души: она ближе к тебе и дороже тебе» св. Иоанн Кронштадтский (1829–1908)
В средствах массовой информации мы нередко слышим разговоры о настоящих мужчинах. А какими они должны быть на самом деле?
Оговорюсь сразу, что «единого „русского канона“ маскулинности, — по справедливому замечанию И.С. Кона (1928–2011), — никогда не было, нет и не будет». Хотя, образ условно русского, позднее советского и постперестроечного мужчины, выглядит чаще всего одинаково непривлекательным.
Вспомним, к примеру, известный диалог Михалевича с Лаврецким в романе И.С. Тургенева (1818–1883) «Дворянское гнездо»: «Я теперь нашел, как тебя назвать… ты – байбак, байбак с сознаньем, не наивный байбак. Наивные байбаки лежат себе на печи и ничего не делают, потому что ничего не умеют делать; они и не думают ничего, а ты мыслящий человек – и лежишь; ты мог что-нибудь делать – и ничего не делаешь; лежишь сытым брюхом кверху… Вы знаете, на какую ножку немец хромает, знаете, что плохо у англичан и у французов, — и вам ваше жалкое знание в подспорье идёт, лень вашу постыдную, бездействие ваше гнусное оправдывает. Иной даже гордится тем, что я, мол, вот умница — лежу, а те, дураки, хлопочут… Есть у нас такие господа, которые всю жизнь проводят в каком-то млении скуки, привыкают к ней, сидят в ней. О, это мление скуки – гибель русских людей!».
Два отрицательных образа мужчины предстают перед нами – наивный бездельник и бездельник мыслящий. Первый — лежит, потому что не только ничего не умеет делать, но даже не собирается учиться. Второй — лежит, поскольку ставит себя выше, чем окружающая его действительность, считая себя умнее и талантливее всех тех, кто трудится изо дня в день.
В какой-то мере этот собирательно-безрадостный образ мужчины дополняет личность Фомы Опискина из повести «Село Степанчиково и его обитатели». Помните, как Фома Фомич впадает в истерику от упоминания о том, что в селе Степанчиково появился племянник Егора Ильича Ростанева, ученый молодой человек? «Ученый! – завопил Фома, – так это он-то ученый? Либерте-эгалите-фратерните! Журналь де деба! Нет брат врешь! Здесь не Петербург, не надуешь! Да плевать мне на твои де деба! У тебя де деба, а по-нашему выходит: „Нет, брат, слаба!“. Ученый! Да ты сколько знаешь, я всемеро столько забыл! Вот какой ты ученый!».
Самолюбование (Фома Опискин «такого самолюбия человек, что уж сам в себе поместиться не может»), впрочем, как и зависть, всегда сопутствуют лени. Завидовать можно чему угодно: положению, силе, красоте, богатству, молодости, успеху, интеллекту, любви, семье, воспитанности, нравственности, духовности… Охваченный завистью уже не способен вширь и вглубь осваивать пространство собственной жизни. Такой мужчина тратит время, а по сути дела, расходует свою жизнь на «качелях зависти»: чтобы самому подняться вверх, ближнего, во что бы то ни стало, необходимо опустить вниз.
И даже в современной прозе, по меткому замечанию Виктора Ерофеева (род. 1947), образ мужчины непременно «состоит из свободы, чести, гипертрофированного эгоизма и чувств». Беда лишь в том, что у русских мужчин «первое отняли, второе потерялось, третье отмерло, четвертое – кисель с пузырями. Аморфное обрaзовaние, которое пришло нa мужское место, трехрядно. Сверху прослойкa человекa, снизу — мужикa, a посредине рaздaвленнaя прослойкa мужа… Русский мужской мир раздроблен».
Однако «далеко не все постперестроечные российские мужчины склонны считать себя неудачниками». Взять хотя бы одну из перспективных, пусть даже и глянцевых моделей настоящего мужчины — «мачо». Американский социолог и антрополог Джозеф Стикос в ходе многолетних исследований в латиноамериканских странах выявил общие черты присущие термину «мачизм»: лидерство, чувство собственного достоинства, мужественность, стремление к завоеванию уважения, демонстрация высокой сексуальной потенции, превосходство над женщиной. Казалось бы, «комар носа не подточит», то, что нужно мужчине, однако если мы обратимся к определению слова «мачо», то в одном из испанских толковых словарей обнаружим следующие значения: «Животное мужского пола; Мул, бык; Часть детородного органа мужчины, с помощью которого происходит оплодотворение; Большой молоток кузнеца; Невежественный мужик; Сильный, здоровый, выносливый». Положа руку на сердце, признаемся, что приведенное определение точнее передает суть заявленной модели «мачо».
В медийной сфере, а следом и в повседневности, имидж «настоящего мужчины» превращается в «ценность, от наличия и качества которой зависит успешность любой его деятельности». Однако имидж, заявленный как ценность, не наполняет смыслом жизнь мужчины, напротив, ввергает его в пространство дефицита этого самого смысла. Отсюда разбалансированность взаимоотношений с самим собой, близкими, окружающим миром. Как следствие естественный уход с головой в работу или в безделье.
Мужчина, ощущая «экзистенциальный вакуум» (В. Франкл), последовательно ступает на путь «утраты Я» (Р.Мэй), прячась в «одинокую толпу» (Д. Рисмен). С возрастом у мужчины вырабатывается навык игнорирования событий внутреннего мира и уход от самого себя во внешний мир. Парадокс, но чем больше ценностей в мире вещей у мужчины, тем отчетливее сиротливость его собственной личности.
Направленность во вне, по мнению австрийского психотерапевта А. Лэнгле, обусловлена дефицитом ценностей, который ослабляет отношения с жизнью. Более того, «любой депрессии предшествует дефицит субъективного переживания ценностей… В том случае, когда ценности отсутствуют, утрачиваются, разрушаются, то убывает и «духовная пища“, происходит истончение отношений с жизнью».
Зло всегда предлагает заманчивые внешние перспективы в ущерб внутренней красоте. Евангелие же предостерегает мужчину от подобного, пусть даже и эффективного, освоения внешнего мира: «какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит? или какой выкуп даст человек за душу свою?» (Евангелие от Матфея 16,26).
Более того, даже светская психология и психотерапия настойчиво призывают мужчину обратить внимание на себя и свой внутренний мир. В ситуации одиночества как отечественные, так и западные исследователи видят возможные точки роста для мужчины (впрочем, как и для женщины) во «внутреннем диалоге» (М.М.Бахтин, 1994; Г.М. Кучинский, 1988, 1990), «аутокоммуникации» (В.В. Мацута, 2010), в общении с самим собой. Но общение возможно при условии осознания себя как ценности, в противном случае, мужчина пускается на поиск ценностей из мира вещей. А как можно увидеть и осознать свою ценность?
С церковной точки зрения, мужчина осознает собственную ценность тогда, когда открывает для себя как веру в Живого Бога, так и веру Бога в себя. Ведь если Он умер ради меня и воскрес, значит я чего-то стою. Бог верит в меня. Даже если я, потерял веру в себя и еще не поверил в Него.
То, что Бог верит в меня, по словам митр. Антония Сурожского (1914–2003), — «потрясающая тема»: «Если Бог так в нас сумел поверить, то мы должны верить в себя. А для этого мы должны научиться вчитываться в Священное Писание, в слово евангельское, искать, что в этом Писании вызывает в нас трепет, восторг, радость, на что мы отзываемся, говоря: Боже как это прекрасно! Как это истинно! Как светло! Мы коснулись Его человечества и узнали в Нем себя, но – в чистоте, во славе, в красоте, в истине. Поэтому вера в человека нас обязывает, она не дает нам права жить небрежно под тем предлогом, что Бог в нас верит, так же как не имеем мы права жить безответственно по отношению к человеку, который нам доверяет, нас любит, который в нас верит. Но если Бог может верить в нас, то мы имеем не только право – мы обязаны верить в себя и верить друг в друга» [1, c.282–283].
К принятию новых ценностей в свою жизнь мужчины подходят по-разному. Кому-то вера дается легко, радостно и естественно. А кто-то пробирается к вере через ропот и даже отчаяние, пробирается на ощупь и вопреки привычным шаблонам.
Один из героев романа Ильи Стогова «Мачо не плачут» после международного конгресса «Религиозная молодежь на пороге третьего тысячелетия» в Малайзии решил помолиться так, как чувствовал собственную жизнь и как понимал неизвестного ему Бога. Пробираясь на ощупь к горнему миру, он начал изливать свою душу перед статуей будды: «„Может быть, на свете есть святые люди. Хорошие. Я таких не знаю. Я не хороший. Это как врожденная болезнь. Я родился уже уродцем. Мне не бывает стыдно. Я понятия не имею, что значит это слово. Слышишь? Ты бросил меня, и я живу, как умею. Как получается. Я не виноват! … Все говорят „быть хорошим“! Будто это старт. Как я понимаю — это финиш. До которого добегает один из сотни. Или нет? Если бы у меня был сын-инвалид… ребенок-уродец… я бы не наказывал его, а лечил… сидел бы у его постели… читал бы книжки, учил рисовать… а ты?.. что ты делаешь в нирване, если я здесь?!. или ты не любишь меня?.. а говорили, ты всех любишь… я тоже хочу… всех… всегда… всем сердцем… научи, а? Все говорят о какой-то чистой жизни. О какой чистой жизни?! Где она?! Ты знаешь: я хотел жить чисто! Не так, а… с женой… и вообще… И чего?! Ты видел: я старался! Пусть я мог не много… но ты-то вообще ничего не сделал!… Ты же видишь, на что похожа моя жизнь. Это как летучка у плохого редактора. Собрались вроде по делу, хотели горы свернуть. А потом отвлеклись, заболтались, выпили и до утра рассказывали друг дружке старые несмешные анекдоты. Прости… слышишь? Прости, что я так говорю… просто мне действительно нелегко… что я ни делаю, все без толку… я устал… слышишь?.. то есть … ты скажи, что это нужно… скажи, что это правильно… я же не возражаю!.. я заслужил этот ад… я готов искупить… Но вместе с Тобой!.. не молчи… пожалуйста… помоги мне … Короче, это… Слезай!.. если ты Бог — слезай! Иди к нам… людям… Научи и исцели! Вот моя шея! Положи мне на затылок свою добрую руку. Скажи… хотя бы скажи… что тебе не все равно! Намекни… немножко кивни головой… я замечу!.. честное слово!.. мне хватит этого до конца жизни!.. Дай мне понять это, и я упаду на колени… я уже на коленях… перед Тобой!.. а ведь никогда раньше… Не обращай внимания, что я плачу. Это так… сейчас я прекращу… извини… Если бы я знал, что Ты со мной … если бы я точно знал! я бы щекой прижимался к твоим ногам… слезами мыл бы твои ноги… вытирал бы твои святые ноги собственными волосами… только пусть Тебе будет не все равно, ладно?.. ничего, если ты не можешь мне помочь!.. это ничего!.. Но хотя бы заплачь рядом со мной!.. этого хватит! Я прижимал ладони к глазам и орал все громче.
— Я спрашиваю последний раз! Ты слышишь меня?! Не смей молчать!
И тогда каменный Будда широко распахнул многотонные веки. И тогда я узнал эти давно знакомые глаза…“.
Кто-то приходит к вере через жертвенник «Неведомому Богу», кто-то через исцеления от «опоясаний апостола Павла», кто-то через воскресение единственной двенадцатилетней дочери, а кто-то за мгновение до смерти на кресте…
У каждого человека, свой собственный опыт. Опыт — это наша с вами жизнь. А из жизни ничего не вычеркивается. Господь использует то, что уже есть у каждого из нас. Все Евангелие про это.
Вспомните Ветхий Завет, историю вдовы, которая была женою пророка (4 Книга Царств 4,1–7). Она обратилась с просьбой к пророку Елисею, а он ей в ответ: «А что есть у тебя? Что ты скопила за свою жизнь?». А затем уже Господь по слову пророка умножил ресурс вдовы так, что хватило и с долгами расплатиться, и на всю оставшуюся жизнь.
Или уже в Новом Завете: апостолы дважды оказываются неудачниками в улове рыбы (Евангелие от Луки 5,1–11; Евангелие от Иоанна 21,1–8). И Господь дважды использует их ресурс: «Закиньте сети еще раз…». И эти же самые сети наполняются рыбой.
А помните, когда произошло умножение хлебов и рыбы? Были накормлены пять тысяч человек (Евангелие от Иоанна 6,1–13). В конце этой истории Господь говорит: «Соберите, чтобы ничего не пропало».
Из жизни ничего не вычеркивается. Так работает наша память. Так относится к нашей жизни и Сам Господь Иисус Христос. И в этом для нас с вами Благая Весть, в этом — суть Евангелия. Мы Богу не чужие, а свои (Послание к Ефесянам 2,19). Господь сначала принимает нас, а затем улучшает и увеличивает наш с вами ресурс.
В Священном Писании нам оставлены образы и природа влияния Евангелия. Влиянию всегда предшествует важное условие — обязательное созревание. Евангелие влияет изнутри. Меньшее влияет на большую среду — вспомните закваску, вспомните образ семени. И здесь надо запастись терпением.
У каждого своя скорость в этой жизни. Кто-то откликается в начале жизни, когда все ярко, креативно и нет границ для перспектив своей жизни. Кто-то встречается с Евангелием в период подведения итогов прожитого, на одре болезни и смерти…
Мы ничего не теряем, если только мы встретились с Господом уже здесь и сейчас. Встреча с Иисусом исцеляет наше прошлое, наполняет смыслом настоящее и показывает Его мечту о каждом из нас – жизнь нестареющая (вечная) в будущем. В этом заключено, пожалуй, Его главное обещание: «Я живу, и вы будете жить» (Евангелие от Иоанна 14,19). И вот такая «жизнь с избытком» переживается каждым, кто уже встретился с Господом.
Наши сегодняшние дела принесут плод в будущем. Какой это будет плод, зависит от самого мужчины. Есть вещи, которые просто надо принять, не споря и не защищаясь…
Приведу небольшую выдержку из автобиографии нашего с вами современника, американского журналиста Филиппа Янси. Будучи глубоко верующим человеком, Филипп описал свою встречу с отцом, которого никогда не видел: «Как-то раз на выходные я приехал к матери, живущей в семистах милях от меня. Мы стали вспоминать прошлое, как обычно бывает в разговоре родителей со взрослыми детьми, достали из шкафа большую коробку со старыми фотографиями. Среди фотографий я наткнулся на изображение младенца, помеченное на обороте моим именем. Ничего особенного в этом портрете не было — ребенок как ребенок, толстощекий, лысый, с пустым, несфокусированным взглядом. Однако фотография была смята, поломана, словно ее жевал какой-то зверек. Я спросил маму, зачем она хранит испорченное фото — разве у нее мало хороших снимков?
Тут надо кое-что пояснить о нашей семье: когда мне исполнилось десять месяцев, мой отец заразился полиомиелитом. Болезнь распространилась на спинной мозг и через три месяца, вскоре после моего дня рождения, он умер. В двадцать четыре года мой отец оказался полностью парализован, мышцы отказали, ему пришлось доживать последние дни внутри большого металлического цилиндра, заменившему ему легкие. Мало кто навещал его — в 1950-х люди боялись полиомиелита столь же истерически, как сейчас СПИДа. Единственному постоянному посетителю — моей матери — приходилось садиться так, чтобы отец мог смотреть на нее в зеркало, привинченное к его железному панцирю.
Мама рассказала мне, что фотографию она сохранила на память. Во время болезни отца эту фотографию по его просьбе прикрепили на его металлическом легком. Он хотел видеть лицо своей жены и лица своих сыновей. Матери пришлось кое-как воткнуть фотографии между железными болтами. Вот почему мой младенческий снимок был так сильно смят.
Я почти не видел отца с тех пор, как его положили в больницу. Детей в инфекционное отделение не пускали. К тому же я был слишком мал — я все равно бы ничего не запомнил. Когда мама рассказала историю этой измятой фотографии, меня охватило странное, сильное чувство. Как необычно! Меня любил человек, которого я, можно сказать, и не знал. В последние месяцы своей жизни отец неотрывно глядел на три образа, составлявшие его семью — мою семью. Больше ничего в его поле зрения не попадало. Что делал он, лежа там целыми днями? Молился за нас? Да, конечно. Любил нас? Безусловно. Но как парализованному человеку выразить свою любовь к маленьким детям, которых даже не допускают в его комнату?
С тех пор я часто вспоминал об этом снимке, об одном из немногих звеньев, соединяющих меня с неведомым мне отцом. Когда отец умер, ему было на десять лет меньше, чем мне сейчас. Человек, которого я не помню и даже не могу себе представить, проводил целые дни, думая обо мне. Он посвящал мне свое время, остаток своей жизни. Он любил меня так, как это было в его силах. Быть может, он и сейчас продолжает меня любить — в ином месте, в ином измерении. Быть может, мне будет дано время, много времени, чтобы восстановить отношения, столь жестоко оборванные в самом начале.
Я рассказываю свою историю, поскольку чувства, которые я испытал при виде смятой фотографии, в точности совпадают с опытом, пережитым мною февральской ночью в общежитии колледжа, когда я впервые ощутил Бога. Я понял: Там Кто-то есть. Кто-то наблюдает за жизнью, проходящей на планете Земля. Более того — Он любит меня. То было поразительное ощущение нежданной, немыслимой надежды, нового, всепоглощающего упования. Вот на что я сделаю в своей жизни ставку…».
А на что в своей жизни сделаешь ставку ты?
Игорь Малин
