На весах Бога
Я помню, как поразили меня кадры одного фильма из жизни животных. Они рассказывали про то, как черепахи выползают из океана и пол¬зут по пляжу в глубину суши, чтобы оставить там потомство — тысячи яиц. И вот через какое-то время из этих яиц вылупливаются сотни и тысячи черепашек. Теперь их задача — добраться до океана. И камера показывает этот исход. Тысячи крошечных существ, одетых еще в мягкие панцири, беспомощных, но охваченных инстинктом жизни, ползут по песку пляжа в ту сторону, где на берег накатывается прибой. Ничто не может их обмануть. Они знают, где находится их родина — океан, и, сколько их ни запутывай, поднимая и направляя в другую сторону, они выпрямят свой путь и опять устремятся к воде. Тысячи и тысячи крошечных существ, охваченных невидимым огнем жизни, ползут к прибою.
Но вот беда! Доползают до воды единицы. Хищные птицы только и ждут того момента, когда черепашки двинутся к прибою. И уничтожают их сотнями и тысячами, без сожаления, без сострадания…
И когда я смотрел эти кадры, то ощутил невольную оторопь, печаль, грусть. Все во мне противилось «мудрому замыслу» природы, который объяснил Дарвин, сделав заключение, что добираются до океана сильнейшие, пригоднейшие, самые нужные особи, а остальные в силу механизма сохранения вида погибают.
Иногда, вспоминая эту картинку, я испытывал вполне несентиментальное отчаяние. Что-то тут было не так. Чего-то не мог объяснить мне Дарвин. Что-то тут было неправильно. И я стал задавать себе вопрос: неужели природа с ее красотой — птиц, дельфинов и цветов — всего лишь безжалостный монстр, перемалывающий без всякой пощады сотни и миллиарды жизней своих детей для того, чтобы по их телам беспощадно двигаться вперед?
И все же это было лишь начало моих «катастрофических» наблюдений и мыслей. Все больше и больше сталкиваясь с суровыми жизненными ситуациями, пополняя свой багаж наблюдений, я начал задавать себе вопрос: не происходит ли и с людьми той же жесточайшей несправедливости, какая происходит с «неразумными» существами? Не перемалывает ли природа людские жизни с той же жестокостью, что и жизни животных и насекомых? Не уничтожают ли сами люди себе подобных с не меньшим успехом, чем птицы — маленьких беззащитных черепашек? Не встроен ли этот алгоритм в основание природных сил, перед которыми и черепашка, и человек равны?
Разве современные мегаполисы и современная цивилизация собирают меньший «улов», чем хищные птицы? Разве не погибло в прошлом веке невероятное количество людей на фронтах великих войн и в лагерях? Разве не погибают сейчас миллионы человеческих зародышей, так и не добравшись до своего Океана, в результате абортов? А наркотики, войны, новые культуры вирусов, алкоголь, стрессы?
Неужели же человек, это невероятное создание, с бесконечной глубиной и тайной внутри, для природы и самих людей не более чем какая-то черепашка, ползущая к воде? Неужели же и его так легко и просто… перемолоть?
Но тогда в какой же диссонанс с этой картиной вступают стихи восьмого псалма: «Когда взираю я на небеса Твои — дело Твоих перстов, на луну и звезды, которые Ты поставил, то что есть человек, что Ты помнишь его, и сын человеческий, что Ты посещаешь его?» (Пс 8:4–5).
Что здесь правда о человеке? То, что он сын Божий, предназначенный для великой глубины, великой миссии? Или то, что он черепашка, беззащитный заложник природы и собственных извращенных инстинктов и концепций, обрекающих детей человеческих и Божьих на бесславное истребление?
Что же есть человек? Какова его ценность?
Когда Иван Карамазов у Достоевского говорит о земных страданиях, обличая Бога в том, что мир создан неправедно, что в мире взрослые не только убивают и истребляют друг друга, но еще и издеваются над беззащитными детьми, — он говорит правду. Неутешительную, жестокую, но правду, о которой многие знают, но не хотят, боятся пойти в ее сердцевину, в ее ужасающее наличие и предпочитают не сосредотачиваться на ее глубинах. И только мужественный человек может тут пойти до конца. «Если мир устроен таким образом, — примерно так размышляет Иван Карамазов, — что в нем помещик способен потехи ради затравить охотничьими собаками ребенка, и все это ради какой-то высшей гармонии (Царства Небесного), которая наступит когда-то в будущем, то я отказываюсь от такого мира. Я не хочу такой гармонии и такого Царства, которое в свое основание кладет слезу ребенка. Мне не нужно мое личное счастье в таком мире, если оно куплено детскими слезами. Я не отвергаю Бога, я отвергаю Его мир, который Он сотворил, я возвращаю свой “билет” Творцу».
И Иван прав! Не может мир будущей Гармонии стоять на крови людей, на крови детей. Иван поднимает вопрос о ценности человеческой жизни, о небессмысленности хотя бы единой детской слезы. И может показаться, что Иван ценит человека больше, чем его Создатель, что Иван более справедлив и любящ, чем Бог, имя которому Любовь. Ценность человека безгранична, дает понять Иван. И если человека, вершину Творения, целый мир тончайших чувств, мыслей, переживаний, радостей и печалей, так легко уничтожить, то мир, в котором живут люди, — катастрофическая неудача, непереносимый парадокс, абсурд.
И все же в его размышлениях есть пробел.
Дело в том, что мир, в котором люди способны затравить ребенка охотничьими собаками, создал не Бог — его создали сами люди. И когда собаки убивали ребенка, люди, у которых были свои собственные дети, не стали этого ребенка защищать, а стояли и смотрели на трагедию тут же, рядом. Разве Бог создал эту ситуацию? Нет. Бог дал понять человеку, что для него, человека, хорошо и что плохо. И дал возможность человеку сделать выбор. И вся мировая история — следствие ложного, неправедного выбора, начинаясь с выбора в «земном раю» и продолжаясь миллионами выборов, противоречащих законам духовной жизни, — в «падшем мире». У любого выбора есть свои последствия. У суммы неправедных выборов в качестве суммы неправедных последствий результатом является мир, в котором люди уничтожают себе подобных, становясь в этом процессе ниже «неразумных» животных. Я делаю выбор в этом мире. Я отвечаю за последствия своего выбора. Мне даны духовные ориентиры в качестве принципов Жизни, и они названы и описаны в Библии и других великих духовных книгах.
И все же то, что я сейчас говорю, — всего лишь слова, а в жизни продолжают гибнуть и дети, и взрослые. И не на словах, а на деле. Что же с этим делать? Со всей этой несправедливо пролитой кровью? Со всеми муками, со всем этим ужасом, в котором человек ничего не стоит, ничего не значит?
Внешнего ответа на этот вопрос быть не может. Пытаясь ответить на этот страшный вопрос, мы будем руководствоваться больными мыслями в ответ на те больные мысли людей, которые и привели мир к трагедии, о которой говорит Карамазов. Это слишком самоуверенно — пытаться найти ту верную мысль (а мысль бывает невероятно обманчивым инструментом, готовым обслужить ту или иную временную истину легко и быстро, а главное, убедительно), которая поставит все на свои места. Но в природе человека есть более глубокие и надежные инструменты, чем переменчивая и несовершенная логика. Это вера, это глубинная интуиция, это созерцание, ведущее к мудрости. Логика друзей Иова оказалась бессильной в попытке «оправдать» Бога — Бог «был оправдан», когда открылся Иову в глубинном созерцании, поведав ему несказанное и невысказываемое, тайну, бóльшую слов, более сокровенную, чем слова. И тайна эта о жизни и человеке была радостной. Может показаться, что я здесь прибегаю к банальным утешениям, что-то вроде того, что давайте примем на веру, что мир благ и прекрасен, несмотря на его жестокость и на то, что по факту люди друг для друга не имеют высокой цены и идут от одного коллективного преступления к другому.
Нет, я не зову к слепой вере. Но… мир действительно благ и прекрасен. И он действительно ужасен. И в нем человек не имеет никакой цены, цена его — 11 тысяч рублей пенсии в месяц в Москве, и то далеко не для всех. И тем не менее любой человек бессмертен, и любой человек — сын Божий, и ценность его, человека, превосходит ценность его Создателя.
Потому что именно таков был ответ, данный Богом на эти проклятые вопросы. Именно Бог, ставший человеком ради любви к людям, ради того, чтобы они увидели истинную свою ценность, истинную свою меру, отдал жизнь на кресте за всех людей. И за разорванного собаками младенца, и за его убийц.
И для логики здесь только просвет, но не доказательство. И все же ответом Бога были не слова, а факт — добровольная смерть Богочеловека на кресте во имя любви. То, что даже больной мысли опровергнуть почти невозможно, для этого нужно уж очень сильное желание. «Вы куплены дорогой ценой», — пишет апостол Павел своим духовным детям. Цена эта — смерть Христа, Логоса, Создателя мира.
Та связь, то единство Бога и человека, которое существует на деле и о котором говорил Христос в последнюю ночь Своей жизни на земле, только угадывается нами, только грубо предчувствуется. Трудно себе представить, что Христос, Логос, умер в разорванном собаками ребенке, чтобы воскреснуть вместе с ним. Трудно себе представить, что Бог страдает в любой жертве, в любом старике, в любом раненом, в любом неродившемся, для того чтобы затопить это страдание в бесконечной волне Творчества, в бесконечной его полноте и радости, и еще для того, чтобы с каждым униженным и убитым воскреснуть, если Ему позволят это сделать, если Его… впустят.
Да, трудно. И все же иногда, в час углубленной молитвы, можно увидеть, что именно это и есть правда, что цена человека в очах Бога больше, чем Он Сам плюс все Его творение, видимое и невидимое, а точнее говоря, что во второй ипостаси (Христе) каждый человек соединен с Богом неразрывно и что нет этому всему цены, но есть ощущение полноты, мира и блаженства, способного превозмочь любую боль и несправедливость мира, над которым столь катастрофично поработали люди и который ежесекундно продолжает воскрешать и питать Бог-Любовь. И что радость и высшее творчество, Бог в человеческом сердце и есть тот внутренний противовес, который способен преодолеть смерть, боль и несправедливость и совершить невозможное — «бывшее сделать не бывшим», по выражению одного русского философа. Но слов для этого недостаточно. Нужна вся наша жизнь, которая для людей дешевле черепашки и которую Бог оценил выше Своей.
