Представьте себе способного молодого человека тридцати с небольшим лет. Он уже достиг немалых успехов в науке, добился известности и даже стал близок к правящим кругам. Перед ним открывается блестящая карьера, он живет с любимой женщиной, у них есть сын. Что еще нужно для счастья?
Но наш герой не имеет покоя. Ему требуется не что-нибудь, а Истина. Простая христианская вера собственной матери его не устраивает, Библия кажется слишком примитивной. Он уже побывал в скандально известной секте, предлагающей более «современное» и «возвышенное» толкование христианства, некоторое время всерьез увлекался астрологией. Разочаровавшись во всем этом, он начинает склоняться к мысли, что истину вообще нельзя найти, и однажды в отчаянии признается друзьям, что несчастнее жалкого пьяницы: тому для счастья достаточно просто напиться, и не нужно лезть вон из кожи, выслуживаясь перед власть имущими…
Наверняка таких людей немало среди наших современников. Однако того, о ком идет речь, звали Августин Аврелий, и жил он шестнадцать столетий назад, во времена упадка Римской империи (а значит, многим из нас кажется едва ли не ровесником Египетских пирамид). Вряд ли молодой профессор риторики, завидовавший уличному пьянчужке, мог предполагать, что станет великим учителем Церкви, авторитетнейшим богословом, родоначальником философии истории, а его труды повлияют на развитие всей европейской цивилизации и будут вызывать интерес, в том числе и у неверующих людей, даже спустя полторы тысячи лет.
Например, высокую оценку идей Августина о природе времени я обнаружила не где-нибудь, а в учебнике по марксистско-ленинской философии! Он считал, что время, являясь мерой изменения всех вещей, не существовало до сотворения Вселенной (или, если хотите, до возникновения материи) – взгляды вполне современные! И, кстати, каждый любитель задавать «коварные» вопросы типа: «А что делал Бог до сотворения мира?» мог бы прочитать исчерпывающий ответ в «Исповеди» блаженного Августина.
Но, разумеется, не остроумные философские построения сделали эту книгу самым читаемым и любимым всеми произведением Августина. Когда в нее погружаешься, шестнадцать столетий исчезают, и вот рядом с тобой – живой, интересный, думающий человек, чья абсолютная искренность позволяет каждому чувствовать себя его близким другом. Конечно, мы, люди, создания любопытные, и не зря на наше всеобщее стремление заглянуть в замочную скважину, покопаться в чужой жизни рынок ответил шквалом творений типа «Дневник Бриджит Джонс». Но Августин не только раскрывает свою душу, но и возвышает читателя, дает ему заглянуть на те вершины, где побывал сам, приобщиться к божественному свету… Помнится, одна моя подруга читала «Исповедь», готовясь к докладу по философии. Когда она, оторвавшись от книги, посмотрела вокруг, все – серое небо, жидкая снежная каша на улице, хмурые пассажиры автобуса – показалось ей убогой тенью настоящей жизни. Той, которой дышали страницы Августина…
И при этом он действительно не скрывает даже того, чего стыдится – начиная с пресловутых краденых груш, рассуждения о которых занимают несколько страниц (поскольку для него это не столько заурядная мальчишеская шалость, сколько показатель испорченности человеческого сердца). Здесь же – мучительные воспоминания о взрослении, когда готов приписать себе все возможные грехи, лишь бы сверстники не презирали тебя за невинность, а стремление «быть хорошим» сводится к молитве: "Дай мне целомудрие и воздержание, только не сейчас".
Рассказывает Августин и о том, как ему пришлось расстаться с любимой женщиной – не из любви к философии или стремления к праведности – нет, из карьерных соображений. Человеку, достигшему его положения, следовало жениться, а брак патриция с женщиной из рабского сословия был невозможен по римским законам. Его подруга уехала на родину, пообещав хранить ему верность, сын Адеодат остался с отцом в Милане. Августину подыскали невесту… двенадцати лет. Зато она была из хорошей семьи и «всем нравилась». Поскольку в таком возрасте римлянки все же замуж не выходили, пришлось ждать – и Августин завел новую любовницу, чего сам ужасно стыдился. Впрочем, в конце концов, свадьба так и не состоялась: он встретился с Богом и стал другим человеком. Все соображения карьеры и престижа больше не имели для него никакого значения.
Этот переворот в его душе назревал давно. Не обошлось здесь без влияния благочестивой матери, и, конечно, епископа Амвросия, незаурядного человека, чьи проповеди Августин регулярно слушал. Но одно дело – мысленно соглашаться с христианской истиной, и совсем другое – посвятить Богу жизнь. Однажды Августин, охваченный сильнейшей внутренней борьбой, услышал голос: «Возьми, читай!», прочитал выбранный наугад отрывок из Писания – и словно родился заново. Все свои переживания в тот момент он сам подробно описывает в «Исповеди». Впрочем, ничего особенно необычного в них нет – многие христиане могли бы рассказать о себе что-то похожее (хотя, конечно, не у всех момент обращения к Богу был таким ярким и впечатляющим).
Августин, склонный к размышлениям и созерцанию, решил осуществить свою давнюю мечту. Продав отцовское имение, он основал небольшую монашескую общину, состоящую из друзей и единомышленников. Они молились, читали Писание, занимались физическим трудом. Такая жизнь казалась Августину идеалом, но впереди его ждало совсем другое будущее. Этот мечтатель стал епископом города Гиппона – причем в результате чуть ли не детективной истории.
Похоже, хитрые гиппонцы и вправду устроили что-то вроде заговора, чтобы заполучить себе в епископы этого талантливого монаха. И они не прогадали – Августин не только стал заботливым пастырем для своих подопечных, но и прославил их город.
Итак, знакомый позвал его в Гиппон, якобы для серьезного разговора о монашестве. В какой-то момент Августин оказался в базилике Пацис. В это время престарелый епископ Валерий как раз говорил пастве о том, что ему нужен помощник и преемник. Кто-то закричал: «Августин!» Толпа подхватила этот крик, испуганного Августина подняли и на руках принесли к Валерию… Такой поворот совсем не обрадовал Августина: ему не хотелось менять спокойное существование в монастыре на полную суеты и обязанностей жизнь служителя Церкви: «Нет ничего прекраснее, нет ничего сладостнее, чем всматриваться в божественное в тишине. Но проповедовать, увещевать, исправлять, воспитывать, сердиться на кого-то – какая ответственность и какой труд!»
Однако Августин счел желание гиппонской Церкви волей Божьей, и подчинился. Теперь, помимо ежедневных богослужений, проповедей, обучения новообращенных, в его обязанности входили поездки по окрестным городам и селениям, беседы с людьми, забота о бедных, да к тому же еще и разбор судебных дел, так как, по законам того времени, епископ мог выполнять роль судьи. Только представьте себе этого созерцателя, которому приходилось рассматривать мелкие имущественные споры, разбираться в ссорах, унимать болтунов и сплетников…
Остается удивляться, как у него хватало времени на написание более сотни богословских трудов (включая такие монументальные произведения, как «О Троице» и «О граде Божием»), множества писем, полемических сочинений, направленных против лжеучений, угрожавших христианству. Как писал Поссидий, биограф Августина, все это и прочитать-то нелегко, не то что написать!
Августин не думал о том, что эти сочинения прославят его имя – он просто делал то, что в данный конкретный момент было необходимо Церкви, оставляя всю славу Богу. Ведь без Его вмешательства он так и остался бы блестящим придворным ритором, женился бы, обзавелся домом… И кто бы вспомнил о нем сегодня? А теперь даже человек, далекий от религии, наверняка слышал какие-нибудь высказывания Августина – вроде парадоксального «Возлюби Бога и делай что хочешь» или гениального рецепта, который мог бы примирить все ветви христианства: «В главном – единство, во второстепенном – свобода, и во всем – любовь».
Возможно, Августин сейчас особенно близок нам еще и потому, что его время похоже на наше. Христианство перестало быть «правящей идеологией», само собой разумеющимся образом жизни. И в странах бывшего СССР, и на «постхристианском» Западе оно теперь, как и при жизни Августина – осознанный выбор. Как и тогда, правительства формально поддерживают церковь, стараясь при этом использовать ее в своих интересах. Как и тогда, цивилизация подвергается атакам новых варваров, а террористы прикрываются религиозными лозунгами. Как и тогда, христианству приходится бороться со скептицизмом и разного рода язычеством (а уж этого добра вокруг полно – от амулетов в киосках до астропрогнозов во всех журналах). И, как и тогда, по земле ходят множество не очень счастливых людей, хороших и умных, но не подозревающих, какие чудеса в их жизни способен совершить Бог – в том случае, если они, подобно блаженному Августину, дадут Ему такую возможность.
{mosimage}"Что я сам для Тебя, что Ты велишь мне любить Тебя и гневаешься, если я этого не делаю, и грозишь мне великими несчастиями? Разве это не великое несчастие не любить Тебя?"
"Поздно полюбил я Тебя, Красота, такая древняя и такая юная, поздно полюбил я Тебя! Вот Ты был во мне, а я – был во внешнем и там искал Тебя, в этот благообразный мир, Тобой созданный, вламывался я, безобразный! Со мной был Ты, с Тобой я не был. Вдали от Тебя держал меня мир, которого бы не было, не будь он в Тебе. Ты позвал, крикнул и прорвал глухоту мою; Ты сверкнул, засиял и прогнал слепоту мою; Ты разлил благоухание свое, я вдохнул и задыхаюсь без Тебя. Я отведал Тебя и Тебя алчу и жажду; Ты коснулся меня, и я загорелся о мире Твоем".
"Мера любви к Богу – это любовь без меры".
"Ты создал нас для Себя, и не знает покоя сердце наше, пока не успокоится в Тебе".
"Итак, я решил внимательно заняться Священным Писанием и посмотреть, что это такое. И вот я вижу нечто для гордецов непонятное, для детей темное; здание, окутанное тайной, с низким входом; оно становится тем выше, чем дальше ты продвигаешься. Я не был в состоянии ни войти в него, ни наклонить голову, чтобы продвигаться дальше. Эти слова мои не соответствуют тому чувству, которое я испытал, взявшись за Писание: оно показалось мне недостойным даже сравнения с достоинством цицеронова стиля. Моя кичливость не мирилась с его простотой; мое остроумие не проникало в его сердцевину. Оно обладает как раз свойством раскрываться по мере того, как растет ребенок-читатель, но я презирал ребяческое состояние, и надутый спесью, казался себе взрослым".
Августин Аврелий
