Двести метров из корпуса в корпус – расстояние, преодолимое в две минуты (если идти спокойно, не торопясь). Она сотни раз ходила этой дорогой и знала, где лучше пройти по бордюру, чтоб не запачкать обувь, где перепрыгнуть через лужицу, а где просто, расслабившись и рассеяв внимание, идти, дав отдохнуть взгляду на детской площадке и играющей детворе. Конечно, все эти знания существовали совершенно неосознанно. Ее голову в это время наполняли совсем другие мысли. Мысли деловые или мечтательные. Она думала о работе, о бумагах, о приближающихся событиях или просто ни о чем. Думая ни о чем, она тоже думала. И это «ни о чем» представлялось ей в пушистых облаках, в лезущей из под бордюра траве, в заставлявших щуриться солнечных бликах на стеклах корпуса, в шуршащем под ботинками ГПС – в общем, всякой ерунде, на которую нормальные люди никогда не обращают специального внимания.
И она не обращала тоже. Тонкий, весенний воздух, с вплетенными запахами неизвестных волшебных трав, вентилировал ее легкие; солнце, в страстном поцелуе, пыталось дотянуться с небес до ее макушки. Уши наполняли звуки весны: из-за забора доносился гул гнущейся жести (соседи «очнулись», наконец, и весной занялись перекрывать крышу, чудаки!), кто-то усердно заводил мотоцикл, кто-то что-то кричал кому-то… Лужи подмигивали осевшей грязью и радужными масляными разводами по поверхности.… Все это множество смешивалось в неведомых пропорциях по таинственному рецепту, и, вливаясь по каким-то тончайшим каналам внутрь души, наполняло ее странно-ждущим состоянием. Состоянием теплой истомы и какой-то хорошей тяжести, как будто большой сибирский кот забрался внутрь и прилег там, затаившись…
Кипа бумаг в правой руке наперевес перебивала все эти настойчивые настроения, оттягивая руку и заставляя спешить. Дверь корпуса, как радиомаяк, влекла по неизменному курсу, включая механизм шагов в сокращениях и расслаблениях необходимых для этого трехсот мускулов. Внутреннее чувство равновесия стабилизировало ее движение, десбалансируемое рельефом фигуры, когда она кралась по бордюру.
В десяти метрах от дороги, возле груды кирпича, напитавшего в себя влагу и бордового, вдруг заметила склонившегося человека. Он открылся так неожиданно и резко, что она слегка притормозила и, сбив шаг и мелко глянув под ноги, плеснула на склонившегося все свое внимание. Человек на корточках сидел перед кучей и смотрел куда-то в ее основание упорно и сосредоточенно, не мигая, будто бы его глаза были соединены невидимыми лесками в одной точке в полуметре от носа. Руки, не вынутые перед приседанием из карманов, бугрились в штанах, задирая фуфайку. Волосы, приплюснутые снятой и забытой где-то шапкой, потерявшие свой объем, делали его голову смешно-маленькой в сравнении с телогрейкой и торчащим из нее круглым воротом свитера.
Это был экскаваторщик Петька. Это он поздней осенью расковырял своим «петушком» дорогу к ним в контору и не успел засыпать из-за налетевшего снегопада. Сейчас, когда снег сошел, черноземный хребет расползся по сторонам, обнажая на склонах нетающие комья желтой глины.
- Привет! – крикнула она ему, приостановившись. – Ты чего нашел там?
Она знала Петьку, хоть и не очень близко, но, по крайней мере, всегда здоровалась с ним при встречах. Он был обычным человеком, безо всякого «прикола» (так его все везде воспринимали), работал у них на стройке вот уже несколько лет. Получал в их конторе аванс и получку дважды в месяц, приходя вместе с шумной толпой других рабочих. Обычно он впопад улыбался на шутки и анекдоты, сыпавшиеся как из рога изобилия в коридоре, где они стояли в очереди в кассу. Когда подходила его очередь, он наклонялся к окошку, обязательно здоровался, тщательно расписывался в ведомости, обязательно благодарил. Не пересчитывая деньги, прятал их в нагрудный карман рубашки. Вряд ли она сталкивалась с ним еще где-то.
- Привет, - отозвался Петька, на мгновение оглянувшись. Она направилась к нему, прижимая к груди обеими руками свои бумаги. Несколько шагов по липкой глине сократили расстояние между ними настолько, что сделалось возможным рассмотреть, что же так внимательно он разглядывал.
- Ты что, траву нашел что ли? – наклонилась она. Белые волосы ее рассыпались по плечам, свесившись вниз по рукам, накрест обнимавшим документы. Поправив скользнувшие по носу очки, она вгляделась в зеленый комок, распластавшийся из-под кирпича.
- Цветы, - Петька, не поворачивая головы, смотрел вниз.
- Где?
- Да вот, растут.
Она перебросила кипу на руку, подобрав юбку, опустилась на корточки рядом.
- Где цветы?
- Да вот они. Голубенькие. Крохотные точки, едва различимые с первого взгляда в зеленой массе, вдруг проступили отчетливо и ясно. С несколькими лепестками, сомкнутыми по кругу в венчике соцветья, с темными полосками кантиков и вдавленными черточками-рисками вдоль каждого. С микроскопическими тычинками, расходившимися фонтанчиками от центров, желтыми, с шишечками на концах, чуть заметно, по причине своей крошечности, подрагивавшими от ветра. Несколько штук. Может штук пять.
- Ой! Как ты их нашел? Какие они…
- Увидел. И они пахнут.
- Как, пахнут?
- Ну да. Понюхай…
Засуетившись, она примостила бумаги на кирпичах и, наклонившись на расставленных руках, приблизила лицо к травному кустику. Вблизи цветы вырисовались еще контрастнее, как осколки стеклышек в калейдоскопе. Тычинки оказались чуть бархатными, с налипшими на них желтой пыльцой. Еле уловимый запах, который можно установить только в первую десятую долю секунды, был тем, о чем Петька сказал «пахнут».
- И правда, пахнут! Вот прелесть! Какие маленькие!
- Я уже полчаса сижу здесь, смотрю.
- Полчаса? Как, «смотришь»? – она подняла на него глаза. Взгляд ее, профильтрованный линзами, вдруг встретился с Петькиными глазами. Он взглянул на нее чуть вкось, и она только сейчас заметила, что в его глазах стоят крупные, как две ртутные капли, прозрачные слезы.
- Ты что? Что с тобой? Случилось чего? – выпалила она, смешавшись от неожиданности, сгребая в охапку бумаги с кирпичей. Слезы никак не ожидались. Все, что угодно: веселая шутка, улыбка, комплимент - только не слезы! Что-то помимо ее воли шевельнулось внутри, наполнив неожиданной жалостью. Все это: цветы, грязь, мокрый кирпич, грохот жести за забором - все смешалось в странном растворе. Растворе жалости и невесть откуда взявшейся нежности.
- Ничего не случилось. Просто цветы.
- И… И, что? Цветы…
- Не знаю. Как увидел их, так и что-то накатило…
Петька не плакал. Он говорил обычным «своим» голосом. Слезы, противясь Закону Тяготения, подрагивали в его глазах. Он бы вытер их, да руки были зафиксированы в карманах, а чтобы освободить их необходимо было распрямиться, нарушив святость откровенности.
- Ничего не случилось, Валя, - неожиданно назвал он ее по имени, - просто с душой чего-то… в душе. Не знаю что, но прорывает что-то. Копится, копится, как вода за дамбой. А потом враз - как прорвет! И всегда из-за чего-то мелкого, как сейчас. Хочется душе освободиться от тяжести, облегчиться. Вот и сейчас - грязь везде, а тут – на тебе цветы!
Она слушала не дыша. Он говорил, совсем не сбиваясь, ровно, как подготовленный ученик у доски. В голосе его не чувствовалось ни малейшего стеснения или тоски. Он как будто бы плыл на поверхности океана, покачиваясь и не утопая. Какая-то упругость чувствовалась в нем, некая внутренняя сила. Сила, вытолкнувшая из него две слезинки, капельки этого бескрайнего океана, как доказательство его присутствия.
- А так-то все нормально. Здоров, семья есть у меня. Жена любит и я ее. Детей двое. А слезы? Не знаю, откуда берутся. Откуда-то изнутри наверно… Ну все мы, люди-человеки…
В конторе снова «повис» компьютер. Срочно отправили за наладчиком. Время было дорого: готовились принимать бетон на сваи, требовались расчеты.
А на дворе была весна...
Раздражение
Спешу. Высматриваю нужную маршрутку. Как всегда, в нужный момент её нет. Нервно топчусь на переполненной остановке, посматриваю на часы.
Наконец-то! Даже сесть удалось – удивительно. Теперь бы побыстрее доехать. Хоть бы водитель реже останавливал…
Да где там… Маршрутка, как назло, тормозит на каждой остановке. И куда ещё людей брать? И так, как шпроты в банке… Ещё эти светофоры. Сколько их? И все красные!
Чувствую, как нарастает раздражение. Смотрю на часы – безнадежно опаздываю. «Ну, быстрее, быстрее, - мысленно подгоняю людей, - чего копаться? Деньги и потом передать можно».
Наконец-то пол пути проехано. А вот тут, похоже, застряли надолго. Рынок. Выходят много, да и зайти желающих собралась целая толпа.
Нервно тереблю пуговицу на пиджаке…
- Это пятьдесят четвертая? – раздается вопрос откуда-то с улицы.
В ответ – тишина.
- Скажите, это пятьдесят четвертая? – опять спрашивает женщина
Никто не отвечает. Через несколько секунд уже детский голос задает тот же вопрос:
- Это пятьдесят четвертая?
- Скажите, мы на ней до студгородка доедем?
«Да, что за люди? - мысленно вскипаю я. – Для кого таблички вешают? Прочитать что ли трудно? Так нет же – водителя отвлекают. А ему и без того… Да ответит им кто-нибудь?»
Но все молчат. Выходят-заходят. Никому нет дела…
Похоже, кто-то все-таки ответил.
- А мы точно на ней доедем? – переспрашивает женщина.
- Да доедете, доедете! Заходи, давай быстрей! – мысленно перехожу я на крик.
Первым заходит мальчик, лет восьми. Косыми, слабовидящими глазками, щурясь, он осматривает салон. Увидел свободные места впереди меня. С улыбкой поворачивается в сторону двери, протягивает руку:
- Мамочка, давай, проходи! – осторожно берется за протянутую руку. Кладет её на ручку сидения, за которую можно держаться.
В другой руке у женщины металлическая трость.
Мальчик нагибается, чтобы лучше рассмотреть место:
- Мамуль, проходи, тут даже место есть.
Маршрутка срывается с места, не дождавшись пока они усядутся. Сын поддерживает слепую мать за руку, помогает сесть. Садится рядом, что-то тихонечко говорит ей на ухо. Они улыбаются…
А у меня так защемило сердце от боли за них и … от злости на себя.
НЕСРАВНЕННЫЙ ХРИСТОС
Около двадцати веков назад жил Человек, рождённый против законов природы. Этот Человек не жил в богатстве и был воспитан в безвестности. Он мало путешествовал и всего один раз пересёк границу Своей родины - во время бегства в Египет, ещё младенцем.
У Него не было ни влияния, ни богатства. Родственники Его были люди скромные, без квалификации и образования. В младенчестве Он поразил царя, в детстве Он озадачивал учителей, в зрелости Он управлял природой, ходил по волнам, будто по мостовой, и усмирял море. Он исцелял целые толпы без лекарств и не брал никакой платы за Свои услуги.
Он не написал ни одной книги. Но все библиотеки нашей страны не вместят книг, написанных о Нём. Он не написал ни одной песни. Но Он дал тему для стольких песен, сколько не дали все композиторы, вместе взятые.
Он никогда не основал ни одной школы. Но все школы мира не могут похвастаться таким количеством учеников, как у Него.
Он никогда не командовал армией, не призывал солдат, не стрелял из винтовки. Но ни у одного государственного деятеля никогда не было столько добровольцев, которые по Его приказу заставили бы стольких мятежников сложить оружие и сдаться без единого выстрела.
Он никогда не занимался психиатрией, но исцелил больше разбитых сердец, чем все врачи мира. Каждую неделю по всему миру замирают вращающиеся колёса торговли и промышленности, и толпы людей приходят в храмы, на молитвенные собрания, чтобы отдать Ему дань любви и уважения.
Где имена былых гордых правителей Греции и Рима? Где имена учёных, философов и богословов прошлого? Но имя этого Человека звучит всё чаще и чаще. Время проложило уже двадцать веков между Его смертью на кресте и нашим поколением, однако Он до сих пор жив. Ирод не смог погубить Его, а могила - удержать.
Он встаёт на высочайшем пьедестале небесной славы, коронованный Богом. Ему подчиняются ангелы, поклоняются святые, и бесы страшатся Его – великого, реального Христа, нашего Господа и Спасителя!
Один человек упал в яму и не мог оттуда выбраться.
Мимо шел приверженец Христианской Науки и сказал: “Ты просто думаешь, что ты в яме”.
Фарисей сказал: “Только плохие люди падают в ямы”.
Фундаменталист сказал: “Ты заслуживаешь того, что попал в яму”.
Работник налоговой службы спросил: “Ты за свою яму заплатил все налоги?”
Харизмат сказал: “Просто исповедуй, что ты не в яме”.
Оптимист сказал: “Могло бы быть еще хуже!”
Пессимист сказал: “Тебе пока еще хорошо!”
Иисус же, увидев этого человека, подал ему руку и вытащил из ямы.
